– Необходим Суворов, – сказал Потемкин.

– Суворов нужен на Дунае, – ответила императрица. – Впрочем, смерть Александра Ильича уже не имеет значения: Пугачев разбит полностью, дело за поимкой его, а Михельсон с Голицыным молодцы, я их своей милостью никогда не оставлю…

И как раз в это время, когда разгромленный всюду Пугачев ушел от преследования, собирая новое ополчение, на просторах России стали появляться новые отряды повстанцев. Предводители их не старались выдавать себя за «царей», им было не до того, чтобы притворяться «графами» и «фельдмаршалами». А народ окрестил их метко – пугачи! Вот эти-то «пугачи», подлинные вожди народа, и раздули по стране новое жаркое пламя Крестьянской войны.

Не Пугачев поднялся – сам народ поднимал Пугачева!

Женщина, плачущая от любви в объятиях мужчины, – это была она, Екатерина, и с первого поцелуя Потемкин навсегда забыл, что это императрица: для него она стала только женщиной, которой ему, мужчине, приятно повелевать. Любовный язык Екатерины был по-бабьи горяч: «Все пройдет в мире, кроме страсти к тебе… Сердце зовет: куда делся ты, зачем спишь? Бесценные минуты проходят… Я с тобой как Везувий: когда менее жду, тогда эрупция моя сильнее. Ласками все свечки в комнатах загашу… Что хочешь делай, только не уйди от меня без этого!» Одурманив его нежностью и бурной страстью, Екатерина переложила со своих плеч на плечи нового фаворита главные дела: снабжение армии Румянцева и руководство борьбы с восставшим народом. Потемкин и сам не заметил, как и когда в его руках сосредоточились все силы ада… На кричащем фоне пожаров и виселиц, сразу изменивших идиллические пейзажи России, творились при дворе такие дела, результаты которых отразятся в недалеком будущем.

Потемкин по-хозяйски основательно занял обширные апартаменты в Зимнем дворце, но еще очень стыдился часовых и прокрадывался в спальню императрицы на цыпочках, по стеночке, наивно полагая, что остается невидим и неслышим. Васильчиков, покидая дворец, не питал к своему сопернику недобрых чувств, напротив, щедро награжденный императрицей, он испытал облегчение, как арестант, негаданно попавший под указ об амнистии. Без тени юмора, вполне радушно он пожелал Григорию Александровичу больших успехов на новом для него государственном поприще… Не так спокойно отнеслись к этой перемене при «малом дворе». Павел с Natalie и Андреем Разумовским растерянно окружили навестившего их Никиту Ивановича Панина; молодые люди наперебой спрашивали вельможу: что им ждать с явлением нового фаворита, на что надеяться? Документальный ответ Панина был таков: «Мне представляется, сей новый актер станет роли свои играть с великою живостью и со многими переменами, если только он утвердится».

– Доколе же нам терпеть этот разврат? – спросил Павел.

– Такое положение будет продолжаться, – сказал Панин, – и Потемкин не последний, а вам не советую нарушать равновесия на дворе, ибо новый куртизан вашему дому не враждебен…

В мае 1774 года, вызвав смех при русском дворе, скончался от оспы французский король Людовик XV, и Екатерина сказала:

– В веке просвещенном от оспы умирать стыдно! Сам же отверг вариоляции оспенные и умер… вольно ж ему. А нам забота: дофина поздравлять с его австриячкой Марией-Антуанеттой.

Кончина короля, кроме смеха и недельного траура, не вызвала никаких эмоций, ибо своих дел было по горло. Между тем возвышение Потемкина аукнулось и на Дунае – Безбородко первый порадовал его льстивым письмецом: «Милостливый отзыв вашего высокопревосходительства обо мне оживотворил все чувства мои и воскресил надежду во мне достигнуть желаемого». Потемкин, хоть убей, не мог вспомнить, когда он выражал о Безбородке милостивые отзывы. Впрочем, сие не столь важно… В это время граф Захар Чернышев, президент Военной коллегии, уже почернел от предчувствия своего скорого удаления. Потемкин, зная положение на фронте не по бумагам, а испытав все на собственной шкуре, отлично понимал нужды румянцевской армии. Жена полководца, графиня Екатерина Михайловна Румянцева, оповещала мужа, чтобы впредь уповал исключительно на Потемкина, который, не в пример Чернышеву, угнетать приказами не станет, а всегда поможет: «Он даже и мне великия атенции делает; вчерась нешутя сказывал, чтоб ты к нему прямо писал, он тут во все входит, а письма наверху (императрице) кажет…» Потемкин желал дать Румянцеву «полную мочь» в военных решениях, он возражал Екатерине, которая настаивала на посылке войск сначала против Пугачева.

– Пугачев хуже чумы! – горячилась она. – Сначала уничтожить его надо, а потом уж о победах на Дунае помышлять.

Потемкин в этом вопросе имел иное мнение:

– Только добыв мир с турками, мы освободим армию Румянцева для дел домашних. Не отнимать войска надо, а дать ему войск, чтобы скорее викторию раздобыл…

Она уступила! Потемкина кружило в делах, словно в метельных вихрях, а по ночам женщина ошеломляла его безудержной страстью. Казалось, она целиком растаяла в его нежности, как тает сахар в горячей воде, и не раз плакала в его объятиях:

– Есть ли еще хоть одна женщина в этом мире, которая бы любила, как я люблю!

Дешперации было много, а денег совсем не было.

Екатерина, кажется, забыла, чем люди живы.

Всем давала, а Потемкину – ни копейки…

Василия Рубана он взял к себе в секретари:

– Надо бы тебе, Васенька, яко бедному, по сту рублев в месяц платить, да поверь, друг: сам не знаю, где взять! – Рубан молча указал пальцем кверху, намекая на императрицу. – Э, нет! – отказался Потемкин. – Я же не Васильчиков, просить мне стыдно…

Тут и пригодилось Потемкину звание генерал-адъютанта: по чину имел он право объявить словесный указ, чтобы забрать из казны государства сумму не более 10 000 рублей. Но залезать в сундуки знатных и важных коллегий не мог решиться.

– Коллегии все на виду… шум будет! – сказал он.

Рубан точно указал на Соляную контору:

– Коллегии, Гриша, пока тревожить не станем. Контора же сия горами соли ворочает, у нее денег – мешками!

– Тогда садись, Васенька, и пиши указ от меня…

Рубан «указ» сочинил. Потемкин глянул в бумагу и обомлел: Аполлоны, Марсы, Цирцеи, Хариты, а в конце – нуждишка.

– Ах, мудрена твоя мать… почему в стихах?

– Не удержался, – пояснил Васенька. – Поэт я или не поэт?

– Вот ежели по этим стихам дадут денег, тогда выясним…

Соляная контора стала первой казенной кубышкой, в которую запустил свою лапу граф Григорий Александрович Потемкин. Рубан получил от него сразу полтысячи – за стихи!

10. Последняя – Волжская

Иноземные послы и посланники, аккредитованные при дворе Петербурга, пребывали в состоянии прострации. Появление Потемкина, для всех неожиданное, спутало многие карты в том пасьянсе, который они привыкли разыгрывать при бесхарактерном Васильчикове, искусно лавируя между Паниным и Екатериною! Теперь возникла новая громоздкая фигура, быстро набиравшая силу и скорость, а дипломаты ничего о Потемкине не знали и поначалу в депешах, рассылаемых ко своим дворам, характеризовали фаворита очень кратко: одноглазый генерал. Было еще неизвестно, каковы его пристрастия, что он любит и чего не терпит, продажен или неподкупен, каковы его симпатии в европейской политике, какими языками он владеет, трезвенник или пьяница? Пока что политики уяснили одно: в насыщении желудка Потемкин неукротим, как доисторический ихтиозавр, дела вершит больше в халате, его любимая поза – лежачая. К лету 1774 года дипломатам стало ясно, что «одноглазый генерал» – не случайный баловень царской постели, лестница его восхождения к славе строилась Екатериною весьма основательно – в таком порядке:

генерал-адъютант императрицы,

подполковник лейб-гвардии полка Преображенского,

вице-президент Военной коллегии,

граф великой Российской империи.

Его высокопревосходительство стал титуловаться его сиятельством! В эти сумбурные дни, когда было трудно доискаться истины, в Петербурге все чаще появлялись усталые и небритые курьеры, с ног до головы заляпанные грязью дорог и проселков; они прибывали с пакетами от Румянцева. В разноголосице придворных сплетен дипломаты улавливали лишь отдельные слова: «Суворов… Козлужди… конгресс, конгресс!.. князь Репнин уже там… это в деревне Кучук-Кайнарджи…» Никто ничего не понимал. Лучше всех был информирован прусский посол, граф Виктор Сольмс, давно живущий в России и хорошо изучивший русский язык (за что его уважала Екатерина).